О белом и красном терроре во время гражданской войны без пристрастия

( ... )

Период от Февраля до Октября – это время, когда боролись два чувства – готовность к пролитию крови и боязнь этого. Первое все чаще обнаруживалось у политиков, второе – у масс. В воспоминаниях, написанных в форме дневника, В.В. Шульгин так передает свои мысли 27 февраля 1917 г.: «Я помню… ощущение близости смерти и готовности к ней… Умереть, пусть. Лишь бы не видеть отвратительное лицо этой гнусной толпы, не слышать этих мерзостных речей, не слышать воя этого подлого сброда. Ах, пулеметов сюда, пулеметов!.. […] Но пулеметов у нас не было»[26]. Традиции экстремальной судебной практики продолжали существовать в период Временного правительства. Тогда были учреждены так называемые «временные» суды. В своей деятельности они не опирались на законы, меры наказания избирались произвольно, протокол заседания не велся, приговор исполнялся немедленно, не подвергался ни апелляции, ни кассации[27].

Но в целом, в социалистическом (небольшевистском) лагере в отличие от правых, которые были в меньшинстве, идея беспощадной борьбы с врагами оставалась неоформленной. Помощник министра юстиции Временного правительства А. Демьянов приказал освободить арестованных большевиков, потому что считал, что их необходимо преследовать не за идеи, а лишь за конкретные действия против существующего строя, вытекающие из этих идей[28]. У многих сторонников Временного правительства присутствовало стремление сражаться с большевиками, «щадя их, как товарищей»[29].
В Петрограде переход власти состоялся практически бескровно, жертв было 11 человек, так же как, например, и в Мурманске[30], но в Москве, Киеве, Иркутске[31] пошло по другому сценарию. Причина крылась в том, что в столице, по сути, Временное правительство лишилось всякой реальной власти, которая постепенно перетекла к Советам; насилия не требовалось, был просто закреплен уже свершившийся факт. А в Мурманске с исключительно пролетарским населением советы с самого начала были пробольшевистскими. Но в других городах органы Временного правительства оказались жизнеспособней своей центральной власти, и там было кому их защищать.

Не прекращаются споры о том, кем начата гражданская война, когда начата; был ли переход к крайней форме противостояния сознательным решением лидеров движений или эмоциональным проявлением накопленной массами ненависти.

В декабре 1917 г. на ст. Александровск Екатерининской ж.д. красногвардейцы разоружали казаков, двигавшихся с Румынского фронта, и отпускали домой с миром[32]. Белые мемуаристы (П.Н. Краснов, А.П. Богаевский) отмечали, что зимой 1917-1918 гг. в станицах практиковали такой способ борьбы с большевизмом молодых казаков как публичная порка. Но генерал Л.Г. Корнилов в январе 1918 г. уже издал приказ: «Пленных не брать». И вскоре во время Ледового похода А.И. Деникин недоумевал по поводу «беспричинного страха» населения к Добровольческой армии. Хотя картина станиц, занятых белыми, им описывается так: «По улицам валяются трупы… сухой треск ружейных выстрелов: ликвидируют большевиков… Много их»[33].

В отношении большевиков ответ на вопрос о времени перехода к террору затруднен противоречивой практикой первых месяцев Советской власти. С одной стороны, первый декрет II Всероссийского съезда Советов – об отмене смертной казни[34]. С другой стороны, убийство министров Временного правительства А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина в ночь с 6 на 7 января 1918 г. в палате Мариинской больницы; расправа с 300 морскими офицерами в Петрограде и на базах Балтийского флота в октябре – декабре 1917 г.( ... )